«Отражение хаоса в умах»

Фото: Елена Серова

Рыбинский поэт Сергей Хомутов — о «чтиве» и «просветах в вечность»

Елена Серова

30 октября, 2014 23:20

10 мин

Сергей Хомутов автор более 10 книг. Его произведения отмечены премиями имени Константина Симонова и Алексея Толстого. Хомутов член Союза писателей, заслуженный работник культуры РФ, действительный член Петровской Академии наук и искусств. Кроме стихов, пишет мемуары на основе записных книжек и дневников, которые вел на протяжении своей жизни.

– Сергей Адольфович, как отличить настоящего писателя от графомана?

– Я согласен с известным русским поэтом, прозаиком и публицистом Георгием Ивановым, считавшим, что настоящую литературу отличает просвет в вечность, четвертое измерение, которое сквозит, например, в описаниях Бунина и как бы освещает каждую его фразу изнутри. Можно освоить ремесло, но способность к озарениям — это дар Бога и природы. Однажды ко мне пришел начинающий поэт со своими первыми стихами. Поразили созданные его воображением образы: «Паук плетет узор, сгибая старые колени», «Церковь есть у озера, где усталый Бог на закат на розовый любоваться мог». Стихотворцу тогда было всего восемнадцать. Потом он постиг азы профессии и активно печатался, но таких чарующих строк уже не родил.

– О сегодняшней жизни сложно говорить высоким слогом.

– Важно не то, что тебя окружает, а какой отклик оно находит в твоей душе. Я, например, рос в Рыбинском Заволжье, на улице Карпунинской. Мама долго болела — ее здоровье подточила пережитая в детстве ленинградская блокада, во время которой от голода умерли ее родители. А сама она едва спаслась от помешавшейся соседки, съевшей троих детей и решившей зарезать «на прокорм» и ее тоже, но не сумевшей догнать ребенка во время погони по чердаку. В 1942 году одиннадцатилетнюю маму эвакуировали в Рыбинск, и воспоминания о страшных днях блокады всю жизнь мучили ее ночными кошмарами. Отец работал на судостроительном заводе и был подвержен пагубной привычке, что, впрочем, в то время считалось в порядке вещей. На улицах, примыкающих к поселку Слип, пили многие, но не так, как сейчас, а более осмысленно, не теряя чувства ответственности. В результате предприятия работали, и никто не заикался о том, что Россия спивается. Вечером хлопотали по хозяйству, потому что без огорода и скотины было не выжить, а в часы досуга, собираясь большими компаниями, играли в домино и карты, лузгали семечки, пропускали стаканчик, порой дрались — телевизоры с их мыльными операми тогда еще не появились в обиходе. Мы жили в старом деревянном доме, который в свое время мой дедушка, мологжанин Геннадий Геннадьевич Хомутов, перед затоплением города Мологи Рыбинским водохранилищем, раскатал на бревна, перевез и собрал заново на новом месте. Дом ветшал и зимой плохо хранил тепло, поэтому, едва угасал огонь в камельке — надвигался уличный холод, проникающий через щели в окнах и стенах. Мне то и дело приходилось рубить поленья и подбрасывать их в железную печурку. Под уютное потрескивание сгорающих в ней березовых и сосновых чурок рождались первые стихи.

– Почему именно они, а не проза?

– Проза фундаментальнее, она требует обобщений, поэтому она идет обычно от ума, в то время как стихи — от сердца. Я с детства привык любоваться красотой окружающего мира, каждый день открывая в нем что-нибудь новое. Моя родная улица летом утопала в зелени и цветах, зимой из снега мы строили крепости и лепили снеговиков, весной дрейфовали на льдинах, осень была порой душистых костерков-палюшек из картофельной ботвы, в которых пеклась удивительно вкусная картошка с хрустящей корочкой. Домой мы приходили усталые и чумазые от угля и золы. Растения, животные, птицы, бабочки всех цветов, стрекозы с трепещущими блестящими крыльями, сердито жужжащие шмели — все было для нас и мы для всего. Поэзия помогала мне выразить радостное ощущение бытия. Но о профессии литератора тогда я не думал. После школы окончил полиграфический техникум, и вскоре пришел вкус к путешествиям. Практику проходил на Кузбассе, к диплому готовился в Орле, при распределении хотел уехать как можно дальше — желательно на Сахалин, но там не было мест, и тогда я рванул в Улан-Удэ. Сколько впечатлений дарили большие станции, ночные перегоны, встречи с интересными попутчиками! Из всего этого рождались стихи, их начали публиковать газеты, и вскоре пришло понимание, что литературе надо отдаваться целиком. Наблюдать, размышлять, выискивать причины происходящего, рождать образы и строчки стало моим естеством. А баловаться рифмами — это пустое.

– Но профессиональным литератором вы стали уже в зрелом возрасте, проработав много лет рабочим, а потом ИТР?

– Судьба писателя во многом зависит от наставника, встретившегося в начале творческого пути. Моим учителем стал Николай Михайлович Якушев — поэт с большой буквы, переживший сталинские репрессии и тяжелые жизненные невзгоды, обожаемый читателями, недооцененный властью. Именно он нацелил меня на поступление в литературный институт имени Горького. Решился на это не вдруг: все же за партой я сидел добрых пятнадцать лет назад, я был семейным человеком, у нас с женой двое детишек подрастали. К тому же на творческий конкурс в литинститут приходили тысячи рукописей со всей страны, а мест на заочном отделении по специальности «поэзия» было всего тридцать. Из них половина отводилась национальным кадрам, приехавшим с рекомендацией от какого-нибудь живого классика вроде Расула Гамзатова. Попробуй не уважь такого корифея — целый народ обидишь. Более чем на треть претендовали «блатники» и отличники. Для таких, как я, дарований из провинции, возможностей оставалось с гулькин нос. Тем не менее, я поступил. А потом и окончил альма матер.

– В то время поэты — Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Римма Казакова, Булат Окуджава, Владимир Высоцкий и другие — были воистину властителями дум. Вся страна внимала им, затаив дыхание. И после такого воодушевления и всеобщего подъема вдруг разразился кризис литературы. В чем причина?

– Первые годы перестройки, как и оттепель шестидесятых, принесли живинку. Свобода, гласность, казалось: пиши, что хочешь и читай, что нравится. Огромными тиражами издавались поэтические сборники, литературные журналы, но также и приключения, детективы, литература эмиграции. И «чтиво» постепенно вытеснило современную прозу и поэзию. А потом и его заместили телесериалы. Невостребованность литературы, на мой взгляд, объясняется тем, что с середины восьмидесятых годов прошлого века страна пребывает в состоянии продолжающейся смены общественного уклада, когда на первый план выдвигается политика, а художественное слово уходит в тень. С разрушением СССР и заменой одного порядка другим этот процесс не закончился. В лихие девяностые, когда общество политизировалось и оголодало, людям попросту стало не до книг. А государство махнуло рукой на литературу, не рассматривая ее более как составную часть идеологии и культуры. Зато сделались модными всевозможные зрелища и шоу: спортивные с иностранными легионерами, эстрадные с оголенными девицами, мыльные оперы и кровавые боевики. Страна разделилась на нищающих и богатеющих, на деградирующих и всячески ублажающих себя.

– И какова, на ваш взгляд, современная литература как явление?

– За последние годы она значительно потеряла в своем весе — социальном, культурном и чисто литературном. Я считаю, что в данный период она находится в хаотическом состоянии. И это отражение хаоса в умах. Пришло новое поколение пишущих, для которого характерна катастрофичность сознания, тоска, нигилизм — почитаешь их, и сердце дрогнет: страшно даже представить, какие еще катаклизмы нас ожидают. Печально, что книга сегодня позиционируется как проект. А писатели в погоне за популярностью выступают в роли телеведущих или превращаются в политические фигуры. Многие из них лезут на экраны или еще хуже подвизаются на митингах и за счет этого пиарятся. Для таких что борщ сварить, что листовку сочинить, что поэму накропать — все едино. Богемность прежде не выставляла себя так бесстыдно на всеобщее обозрение. Но есть и позитивные примеры.

– Сегодня многих авторов волнует, как в условиях тотальной информационной пресыщенности оставаться интересным своему читателю?

– Скорее можно говорить о дефиците времени для саморазвития и ложных общественных идеалах: лузером считается тот, кто не имеет модного гаджета, а вовсе не тот, кто не прочел Толстого, Чехова, Достоевского, не говоря уже о писателях-современниках. Культурный багаж, увы, не является составной частью понятия успешности, как было когда-то. Особенно трудно приходится в сложившихся обстоятельствах региональным авторам и издательствам. У них остается возможность издать произведения за счет собственных средств, денег спонсоров или государственной программы книгоиздания. Благо, они еще существуют. Для меня как директора небольшого издательства, было делом чести выпустить значительные даже в масштабах России книги: чудом попавший в провинцию архив документов, принадлежавших последнему главнокомандующему Русской армией, который сохранила Мария Николаевна Апраксина, дочь личного секретаря барона Врангеля Николая Михайловича Котляревского. А также труд «Доминанта души», рассказывающий о нашем земляке мыслителе, философе Алексее Алексеевиче Ухтомском. Издательство «Рыбинское подворье», которое я возглавляю, сохранилось, а межрегиональный журнал «Русь», редактором которого я был на протяжении нескольких лет, из-за финансовых трудностей пришлось закрыть.

– Что, по-вашему, для творческого человека важнее: материальные блага при жизни или посмертная слава?

– Не буду скромничать — я наградами не обделен. В советское время стоило напечатать стихи в городской газете, выходившей тиражом 50 тысяч экземпляров, и об этом узнавал весь город. Поздравлять с таким событием начинали с самого утра. Мужики-наладчики наклеивали публикацию на стену в своей бытовке. Выступления, гонорары, мероприятия — из этого складывалась насыщенная литературная жизнь. Тогдашний директор рыбинского моторостроительного завода Павел Федорович Дерунов выделил мне трехкомнатную квартиру. Я удостоен престижных премий и званий. Но любой, кто выбирает стезю поэта, помнит, что Пушкину досталась пуля, Лермонтову тоже, Есенину и Цветаевой — веревка, и не только им. И каждый из них, осознавая свое предназначение, наверное, мог сказать о себе словами Христа: «Отче, пронеси чашу сию. Но пусть будет, как Ты хочешь, а не как я».

ТЕГИ

поддержать проект

Для поднятия хорошего настроения, вы можете угостить наших редакторов чашечкой кофе

Маленькая чашка кофе